Сколько не надейся увидеть в театре что-то необычное, какое-то откровение, всё равно получаешь именно то, чего боишься. Чего стоят все эти разговоры про постдраматизм, перформативность, партиципаторность, если постановка классики опять оборачивается просто чтением текста. Вся режиссура «Тартюфа» Романа Кочержевского в Театре им. Ленсовета сводится к выразительному чтению диалогов, а между ними – внетекстовые вставки, к делу никак не относящиеся.

Это общий избитый режиссерский принцип: воздействие на зрителя только информативное, словесное, а пластическое действие – отдельно и направлено на снижение.

Вот Дамис (Илья Дель) – сын Оргона снимает первое объяснение в любви Тартюфа на камеру. А потом публично демонстрирует поцелуй Тартюфа и Эльмиры (Диана Милютина). Всё вполне по тексту – Оргон не верит и обрушивается на правдолюбцев. А после этого пантомима: Дамис нагло пристает к Эльмире и пытается её поцеловать. Эльмира яростно и успешно отбивается – что это значит?! Тотальная похотливость всех? Дамис тайно влюблён? Побочная линия?.. – ничего не значит!

Вдруг подумалось: может быть, Дамис намекает на то, что Эльмира могла столь же успешно отбиться от Тартюфа? Нет, не намекает. Принцип постановки – случайная интерпретация отдельных случайных моментов. Спектакль превращается в разорванное ожерелье придумок. Но что еще хуже, такая форма бесконечно провоцирует зрителя к интерпретации. Театр ведь должен предлагать последовательное развитие действия, в которое втягивается зритель. А вместо этого – психологический практикум. Бесконечное разгадывание: что бы это значило?

Вполне закономерно, что после двухчасового занудства нас ждет перевернутый финал. Всё ради него: Тартюф воцарился в доме Оргона, все выброшены на улицу и разжевана парадоксальная судьба каждого. Оргон бомжует в метро, его сын пристроился здесь разнорабочим, Эльмира вышла замуж за Тартюфа и собирается рожать ему детей…

Хорошо, Оргон превращается в бомжа. Но он был бомжом еще в прологе с репликой «Страшно жить на белом свете, господа!» Чуть позже, в беседе с Клеантом (Александр Крымов), Оргон не просто бомж, а бездомный, греющийся у углей, горящих в железной бочке. Как это понимать? Бомжом ты был, бомжом ты и остался?

Почему я как зритель должен разгадывать этот кроссворд? Или предполагается, что не нужно ничего понимать, нужно наслаждаться полетом режиссерской фантазии?

Да, режиссерский театр представляет самостоятельное сценическое произведение. Спектакли Юрия Бутусова, всё еще идущие на сцене Театра им. Ленсовета – тоже полёт фантазии. Но этот полёт складывается в самостоятельную логику, самостоятельный конфликт, в котором текст Шекспира или Чехова выполняет необходимую функцию фабулы. В хитросплетениях Бутусова нет ничего случайного и в этом – кардинальное отличие от данного спектакля.

Другое дело, что спектакли Бутусова – разные. И в некоторых случаях они тоже превращаются в кроссворд для разгадывания.

Но ведь театр – это некое последовательное действие, предполагающее конфликт, его завязку, развитие и разрешение. В случае «Тартюфа» – режиссер не предпринимает для этого никаких усилий. Вместо этого – мораль, морализаторство, дописанный немольеровский текст (вместо офицера в финале с указом короля).

Текст Виктора Ерофеева из рассказа «Жизнь с идиотом» хорош сам по себе. Он переключает в другое литературное поле. Он выполняет функцию осовременивания пьесы, но одновременно разрушает структуру спектакля. Оправдание подобного приема может быть только в одном – в развитии действия, но действие в этих литературных вставках останавливается.

Мольеровский финал вычеркнут. Да уж, в наше время милости от короля ждать не приходится. Поэтому Оргон сам берет в руки оружие и стреляет в Тартюфа. Только так можно остановить в мире зло! Судебная приставша забирает пистолет у Оргона. Но это уже моя интерпретация. Режиссер вкладывал какой-то свой смысл. Или не вкладывал.

Какая сюжетная насыщенность в последних сценах! Это потому, что режиссер окончательно освободился от Мольера. Как мешает современному театру наивная классика. В общем – прямая дорога на «Золотую маску».

При этом за всем этим лесом не видно деревьев. Вполне убедителен весь актерский ансамбль. Каждый из актеров играет определенный типаж и перескакивание из бомжей в аристократы и обратно – не требует психологической мотивировки и оправдания. На этом можно было бы построить логику спектакля. Прием с бесконечными переодеваниями прямо на сцене – с вещами из открытого гардероба интересен и перспективен. Смена париков Эльмиры навевает воспоминания о Мейерхольде. Интересна и самостоятельна декорация (художник – Сергей Илларионов). Сборный домик, который молниеносно спускается с колосников. Мы улавливаем всю структуру анфилады комнат, но реально видим только первый слой. Отсюда ощущение большого масштаба при достаточно камерном игровом пространстве. Но всё это так же остается бусинами рассыпавшегося ожерелья.